мар 15, 2012 | 17:03

Полная версия — http://www.proza.ru/2011/11/04/660
 
(Маленькие невыдуманные истории для МФК «Юная Росса»)   

   Тысячу и одну ночь правил рукопись «Маленькие истории», и всё откладывал их печатанье на потом. Но однажды моих близнецов-болячек калит и гастрит, с которыми я давно ужился душа в душу,  посетили  ещё две совершенно очаровательные болячки: одна сжимала мне виски, когда я задумывался (запрет на мысль), а другая – сжимала мои виски во время сна (запрет на сон). Бывало, я хоть в своей лачужке в деревне Потапова отдыхал, как Господь после сотворения мира, но теперь, и в своём маленьком раю стало мне всё – не, слава Богу. Пошёл как-то дождь, кровля моей хижины прохудилась, подставил я ведро, чтобы картошка в подполе не намокла, так верите или нет: так застучали капли по дну пустого ведра, что, Боже мой, хоть всех святых выноси… Нагнулся я, чтобы на дно ведра тряпку подложить да заглушить маленько эту «музыку», тут меня в сердце что-то толкнуло, в глазах потемнело, и словно иголочка стала с левой стороны груди, так что ни вдохнуть, не выдохнуть невозможно стало… «Что это со мной, в сам деле? – подумал я, — сердце у меня вроде в порядке было и вот такой сюрприз...»
    — Переутомился ты, дружище, — сказал мне внутренний голос, — отдых тебе нужен, а то, чего доброго, может произойти самый последний случай в твоей жизни...
    Ну, вот что, люди добрые, надо бросить всё и поехать в Пятигорск. Попью там минеральной водички, нервишки подлечу в радоновых ваннах, а там, глядишь, рукопись закончу править и дам ей вольную...
   Так оно всё и вышло. Вот и книжицу эту держу у себя в руках, и говорю вам, дорогие мои слушатели: «Располагайтесь в моей светлице поудобнее, будьте здесь, как у себя дома: наливайте душистый чай, угощайтесь калачами, кренделями и бубликами, послушайте мои маленькие рассказы и невыдуманные истории и будьте счастливы...» 
                                        
СЛАСТЁНА

     Повадился медведь приходить на пасеку к деду Панкрату – мёд воровать. Мало того, что вычёрпывал он мёд из ульев своей лапой, как лопатой, самым бессовестным образом, так ведь он ещё и рамки с сотами все помнёт, и ульи покорёжит...
     — Ну, погоди ты у меня, косолапый, — решил дед Панкрат, — я тебя прищучу, узнаешь ты у меня Кузькину мать, покажу я тебе, сукину сыну, где раки зимують: гать твою, гать совсем — семь-восемь!.. Я тебе устрою — развесёлую жисть… Приковал он капкан к бревну, замаскировал своё творение травой на тропинке, по которой Потапыч к нему в гости захаживал, и притаился в засаде поодаль, стал терпеливо дожидаться...
       — Пчёлки стараются, медок по-капелюшечке собирають, — никак не мог  успокоиться старик, — а ты, утроба ненасытная, всё загребаешь своей лапищей, кубыть лопатой. Ой, доиграисся ты у меня!.. Вот уж скоро покажу я тебе «сладкую» жисть, так что невзрадуешься!..
     Расположился Панкрат поудобнее под вишнями, за смородинным кустом, зарядил свою двустволку на всякий случай, смастерил себе самокрутку, раскурил цигарку-носогрейку и размечтался: «Вот изловлю эту бродягу, да и пошью из него себе тулупчик;  плохо ли мне будить?!»
     Всю ночку просидел дед в своей засаде, ажно кости у него все заныли, пока он по-тихому, стараясь меньше двигаться, ожидал ентова голубчика… Вот уж и глаза у него стали слипаться, и голова сама на грудь часто стала падать, но самозванца бесстыжего всё не было. Вот уже на небе и светлая полоска рассвета появилась, собрался уж, было, он совсем выходить из своей засады,  чтобы в свой курень направиться, как вдруг послышался хруст веток: медведь собственной персоной явился и не запылился. Шёл он неспешно, вразвалочку, да огромный-то какой, Господи ты, Боже мой!.. Дед даже перекрестился многократно мелким крещением… Тут медведь взял да и остановился неподалёку от капкана, постоял маленько, словно раздумывая о чём-то, вдруг, резко повернул голову в сторону деда, стал принюхиваться. У Панкрата, поверите ли вы, люди добрые, или же нет? даже под ложечкой похолонуло и в животе заурчало. «Неужто, пронюхал запах моего самосада, — встревожился дед не на шутку». Но, к его счастью, Михаил Потапыч недолго сомневался, а потом решительно направился к улью, да и зацепил передней лапой за капкан. Раздался металлический щелчок. Капкан захлопнулся. Медведь взревел и начал трясти, своей ушибленной лапай...
     «Ага, попался голуба, — обрадовался дед, — пошуми, пошуми маленько — без шуму и брага не киснет!.. Но к его великому удивлению, медведь вдруг встал на задние лапы, взвалил ненавистное бревно с капканом себе на спину, да и потащил его по направлению к реке Медведице. Пошёл и дед за ним следом в полной растерянности. – Господи, помилуй, — шептал он, — сердце моё переполнилось жалостью к нему; вот на старости лет довелось мне истязать несчастную животину; умирать буду, не прощу себе этого злодейства...»
     Подошёл мишка к обрыву реки и скинул ненавистное бревно со спины в реку, да вместе с этим бревном и сам плюхнулся в воду… Долго он барахтался в реке, пока выбрался на берег и распластался на песочке, как мокрая тряпка. Панкрат приблизился к Мишке, а медведь, поверите  ли вы, или же нет? – протянул лапу с капканом в сторону деда Панкрата и, глядя ему прямо в глаза, жалобно так зарычал – просил о помощи. Преодолел дед свой страх, приблизился к нему, отомкнул капкан, освободил его...
     Михаил Потапыч помотал своей головой, словно благодарил деда за своё освобождение, приподнялся и поплёлся к лесу — туда, откуда он и явился.
     — Если он не оглянется, — загадал дед, — значит, не простил мне своей обиды… Так и стоял Панкрат, пока медведь не скрылся из виду в лесу. Так ведь он и не оглянулся сердешный, знать, не простил деду своей обиды. Шибко, видать обиделся он на людей за такую вот грубость, что над ним сердешным сотворили люди.
       — Сколько жив буду, не прощу себе такой жестокости, — раскаивался дед Панкрат. Ведь и то сказать, медведь-то ведь тоже тварь Божья, он ведь так же, как и люди ведает и боль, и страдания... 
               

                                           ОСЛИНАЯ ВОЛЯ

     Были ослы вольными когда-нибудь? История умалчивает об этом. Сами же ослы про это и думать не желают, а другим что больше самих ослов надо? Слава Богу, если ослы помнят о своём роде-племени с момента своего рождения, так сказать: помнят о личной ослиной истории. Но истинно мудрыми считаются ослы, не помнящие своего родства. «А зачем? – спрашивается, — поесть, попить хозяин и так даёт, работу свою они любят, с удовольствием таскают вязанки дров из леса на своём хребте, так какого рожна, спрашивается, ещё надо?..»
     Жил один осёл так же, как все другие ослы живут. Так и прожил бы он свою жизнь счастливо и горя не ведал бы. Да вот на беду приснился ему однажды сон. В общем-то, это был даже не сон, а какое-то смутное видение, из которого понял он, что другая жизнь на земле возможна – более светлая. Очнулся осёл встревоженный. Долго искал он чего-то по серым стенам и  по углам, но ничего не нашёл утешительного для ума и сердца. Начал он вспоминать: что это за сон такой ему причудился? Но ничего путного не мог вспомнить. Какая-то голубая даль и больше ничего: ни очертания, ни образа… Попытался он выведать у своей ослицы: что же это такое могло ему примерещиться? Но подруга его только ушами своими похлопала на всю эту премудрость и даже осерчала, что он ей спать мешает. «Дожил ты уже до плешин, а всё в облаках летаешь, — сердито молвила ослица, — всё молодишься и щеголяешь, всё философствуешь – смех, да и только! Погляди на себя, вон уж вся шерсть облезла». Под конец она обозвала своего мужа умником...
     Время шло. Осёл, уж было начал забывать о своём сне. Он только чувствовал, что в его существование вторглось что-то необычайное, какая-то неведомая тревога и тоска, но впечатление от необыкновенного видения притупилось...
     И вот однажды, он пробудился ото сна, вскочил, выпрямился, вытянул шею, поднял голову, «наострил» уши и вздрогнул всем своим телом. Затем, из его груди вырвался воинствующий клич: «ИА-А-А!..»
     Вскочила ослица, забрехали собаки, проснулся хозяин: все всполошились!..  Перед внутренним взором осла ясно промелькнула древняя воля. Душа его было озарена таким блеском радости, что, не колеблясь, он разбежался и ударил своей головой в ненавистные хозяйские ворота, так что они распахнулись, к всеобщей радости всех четвероногих обитателей хозяйского двора. Но в глазах осла помутился весь белый свет, и он упал замертво...
     «Что это с ним такое стряслось? – спрашивали ослицу соседи-ослы, — такой он у тебя смирный был и вдруг на тебе: ворота своим лбом протаранил!..»
     «Да приснился ему, сердешному какой-то сон, — объяснила ослица, — будто он очутился на воле, так вот он и восстал...»
     «А что это за штуковина такая – воля?!» — полюбопытствовали ослы.
     «Да так, какая-то муть голубая...» — пояснила ослица.      


                                               СОБАЧЬЯ ДОЛЯ

     Была у одного хозяина собака. Много лет служила она ему верой-правдой. Когда состарилась, хотел её хозяин убить, но увидел, что из глаз у неё потекли слёзы, сжалился над ней, не стал убивать, но прогнал со двора и запер калитку.
     Стояла поздняя осень: листья с деревьев осыпались, лужи подёрнулись льдом, по небу плыли тяжёлые тучи.
     Сжалось собачье сердце. Все чужие ворота заперты, в подворотню не подлезешь, а у своих ворот ждать больше нечего. Хозяин так и сказал: «Иди прочь от моего двора без оглядки и чтобы глаза мои никогда тебя больше не видели». Остаётся одно – идти в город, там можно отыскать хороший, тёплый подвал. В городе  пищевых отходов много… Там я уж как-нибудь доживу свой век...
     По дороге в город она останавливалась, садилась отдохнуть на землю и скулила, жалуясь сама себе на безутешную собачью долю… И вот, наконец, показался вдалеке город, и ей навстречу из города шёл чей-то собачий сын.
     -Куда тебя нелёгкая несёт? – проскулила собака, — что тебе не живётся в городе?
     — Неужели ты ничего не слышала? – проскулил собачий сын, — теперь в городе на нас собак открылась настоящая охота: из наших шкур люди делают для себя шапки, рукавицы и сапоги, а мясо наше на шашлыки пускают...
     Долго стояли они прижимались друг к другу, чтобы согреться, а когда из-за туч появилась луна, побрели они – каждый своей дорогой, глотая крупные собачьи слёзы. Но всё же будто легче стало, словно каждый поделил своё горе пополам.      

                                               ШАЙТАН

    Семья якута собиралась ужинать. И всего-то в семье было только двое: отец да сын. Посреди чума горел очаг, и на углях жарилась оленятина. Вкусно пахло в чуме. Хорошо было сыну, что отец его с ним всегда рядом.
   В тундре дул сильный ветер и вдруг послышался протяжный вой: У-у-у-у, у-у-у-у...
     — Кто это так завывает? — прошептал якутёнок, испуганно заглядывая отцу в узкие щелочки глаз, и плотно прижимаясь к нему всем своим худеньким телом. В тундре снова послышался вой, но уже не в одном месте и не так далеко, как прежде. Вой сливался в жуткий хор, от которого стыла кровь в жилах...
     — Это волки воют, — сказал якут, обнимая худенькое тело якутёнка, — но ты ничего не бойся, когда отец с тобою рядом… Придётся мне спустить на волков собак с упряжки, — продолжал якут после короткого молчания, — а не то, так чего доброго эти пришельцы погубят наших оленей. Якут встал и направился к выходу.
     — А как же мясо, ведь оно почти изжарилось? – поинтересовался якутёнок больше для того, чтобы хоть ещё ненамного задержать своего отца в чуме; так ему не хотелось оставаться без отца, что и высказать нельзя...
     — С мясом, сынок, разберёмся потом, — как можно спокойно сказал отец, — не бойся ничего, я скоро вернусь. Он отвернул в чуме оленью шкуру и выбрался наружу. В небе светила огромная жёлтая луна. Волки выли совсем близко, много их было. Жутко слушать такой дикий вой. Снег резко хрустел под ногами якута. Быстро он подошёл к нартам, и, освободив собак от упряжки, строго обратился к вожаку с такими словами: «Шайтан, — сказал он, заглядывая в глаза умной, преданной собаке, — выручай, Шайтан… Слышишь, как страшно воют волки? Это они навывают нам смертельную беду. Много раз ты выручал своего хозяина от беды, выручай и теперь...»
     Шайтан приветливо повилял хозяину хвостом и принял боевую стойку. Такую же стойку мгновенно приняли и все остальные собаки. Шайтан окинул своё собачье племя повелительным взглядом и зарычал воинствующим рыком, словно говорил: «За мной, собачьи дети! Победа или смерть!..» В следующее мгновенье собаки дружно ринулись в бой. Через несколько минут морозный воздух сотрясли страшные звуки: леденящее душу рычанье, визг и клацанье зубов. Схватка собак с хищными волками порой удалялась от чума, но вскоре приближалась вновь. Долго разносились эти ужасные звуки, пока, наконец, они не растаяли в бескрайних просторах тундры. Всё стихло...
    — Отец, почему до сих пор ещё не вернулся наш Шайтан? — спросил якутёнок у своего отца после ужина.
     — Нелегко пришлось нашему Шайтану, чтобы заставить волчью стаю убраться отсюда подальше, — ответил якут, раскуривая свою трубку, — спи, сынок, а когда ты проснёшься, вернётся наш Шайтан, может быть усталый и израненный, но живой...»
     Шайтан приполз к чуму нескоро. Во многих местах он был  искусанный,  волчьими клыками, но живой. На снегу алели капли собачьей крови подобно гвоздикам…

                                               МЕДАЛЬ

     Забежал ко мне на минутку мой сосед Валентин Верёвкин. Радостный такой заскочил ко мне: рот до ушей, хоть завязочки пришей, а в глазах – чёртики бегают. Запыхался он бедолага так, что слова сказать не может. Сунул мне под нос какую-то справку и говорит: «Гляди, Алексаныч, чаво мне учёные ущучили, вон какую бумаженцию пропечатали! За такую вещь, хоть всё с себя сними и отдай и то мало будет… На ВДНХ меня вызывают, награждать будут мою персону, грозятся медаль вручить. Вот ведь, подлецы, чего надумали! Одного я никак понять не могу. За что они грозятся мне медаль-то всучить? Неужели за то, что я на своём трахтуре карасин сберёг? Я вместо одного квартала, почти полгода на нём  куролесил!..
      Я вот зачем заскочил к тебе, Алексаныч, ты, пожалуй, передай моей Любке, кобре моей, скажи ей, что так, мол, и так – Валентин твой на ВДНХ метнул — за наградой. Да вот ещё что скажи ты ей, зебре моей, я там у неё денег маленько приватизировал, так пусть она шибко-то не ерепенится. Я вскорости поеду на шабашку и всё ей до копейки верну. Ну, пока, Алексаныч. Я, пожалуй, погоню на вокзал, а то на электричку опоздаю; ты только не забудь передать моей пантере, о чём я тебя попросил. А то у неё такая мода заведена: чуть что, так она меня по моргам рыщет. Ну, бывай, старик, я поковылял...
     После этих слов он метнулся из моей избы, подобно щуке, выпущенной в прорубь… Вечером я увидел Любу, жену Валентина Верёвкина и передал ей его просьбу.
     — Слава тебе, Господи, — воскликнула Люба, — я хоть несколько дней отдохну от него, окаянного; какое там к шутам ВДНХ, продолжала она, — ведь это письмо я сама ему напечатала на машинке, и печать в конце письмо железным рублём поставила. Деньги ему, паразиту, на дорогу специально на видное место положила, пусть только быстрее катится куда подальше. Надоело мне изо дня в день видеть его пьяную физиономию. Ну, подумал бы своей забубённой головой: за что его медалью можно награждать? Разве за то, что прошлой весной он колхозный трактор потопил в пруду под пьяную лавочку!.. Вот где отрава жизни! Была бы моя воля, собрала бы я всех этих пьянчужек, и отправила бы их всех скопом на необитаемый остров, да заставила бы их там работать по полной программе. Я бы им, паразитам, не то что вина, но и воды пить по целой неделе не давала бы...
                                    
                                  ОХОТНИК  ЭГЕЙХОДА

     Хозяин чума Эгейхода лёг усталый на войлочный ковёр у самого очага и, раскурив свою трубку-носогрейку, обратился к своей жене с такими словами: «Зачем, жена, ты не торопишься послать моего старшего сына звать гостей? Когда же ты успела позабыть о том, что я, известный на всю округу охотник Эгейхода, убил медведя, и что у нас будет большой праздник? Пусть мой старший сын, как стрела облетит все становища и позовёт в наш чум столько гостей, сколько сосен в нашей тайге!..»
     Эгейхода встал во весь рост и начал неторопливо ходить вокруг очага по часовой стрелке. Трубка его хорошо раскурилась, дух был приподнят на небывалую высоту, и он с гордостью продолжал говорить своей жене: «Когда Бог тайги позвал медведя из берлоги, и я напал на его след, тогда ещё можно было никому не торопиться ко мне в гости, но теперь, когда Эгейхода убил великана тайги, пусть никто не задерживается и все приходят ко мне на праздник в честь убитого сиволапого медведя!..» Охотник Эгейхода вдохнул ароматного синего дыма махорки, с удовольствием поцокал языком: «Цэ, цэ, цэ!.. Хорош табачок, однако!.. Всё с себя сними и отдай за него и всё мало будет!.. Ты вот как, жена, научи говорить моего старшего сына гостям моим, что праздника такого давно не знала тайга: я, старый охотник Эгейхода надену свой лучший наряд, спою и станцую о том, как убивал я медведя!.. Пусть люди не боятся Бога тайги. Бог никого не станет наказывать за убитого сиволапого великана. Я уже принёс Богу в жертву голову медведя и называл её дворцом ума, я пожертвовал Богу ноги медведя и называл их столпами тайги, а самого медведя я назвал чудом тайги...»
     Эгейхода снова лёг на войлочный ковёр у очага, с силой растёр своими кулаками глаза, чтобы они не сомкнулись, до того как он всё скажет своей жене, и продолжил свой монолог: «Немало охотников заплатили неудачами за то, что ходили по следу такого великого медведя. Вот что я сейчас подумал: самый богатый купец не пожалеет всю свою кассу за шкуру такого великана!.. Ай-яй-яй! – не пожалеет, говорю — он всю свою несметную кассу, когда такую мехоту потеребит!.. Так я ещё и не отдам эту невиданную мехоту, ни за какую большую кассу. Касса приходит и уходит, а слава обо мне пусть навсегда останется в этом родовом чуме!.. Поторапливайся, жена, не стану же я, знаменитый на всю округу охотник Эгейхода слишком долго ждать званных гостей!..»
     Охотник ещё раз затянулся приятным, синим дымком от самосада, с удовольствием поцокал языком, похвалил шибко добрый табак и уснул у самого очага счастливым, спокойным сном...         

                                            ПРАВДА И КРИВДА

     Отслужил солдат службу, дали ему сухой паёк – три сухаря да три кусочка сахара и отпустили на все четыре стороны. Солдат, хоть и без гроша в кармане, а и тому рад, что служба, наконец-то, закончилась, он может поехать трудиться, куда пожелает.
    Поднял солдат на дороге стёклышко, погляделся в него, пригладил руками у себя на голове волосы, поправил гимнастёрку и пошёл – куда глаза глядели. Шёл он, шёл и встретил ветхого старца.
     — Сотвори милостыньку, служивый, — попросил старец. Отдал ему солдат половину своего сухого пайка.
     — Добре, — говорит старец, — спаси Христос, что последним своим куском со мной поделился. Чем тебя мне наградить за твою доброту? Проси чего хочешь.
     — Да чего же я стану просить у тебя, старого человека? Хотелось бы мне трубку такую иметь, чтобы её ни табаком набивать не надо было, не раскуривать, — чтоб само собою всё это делалось. Так ведь нет у тебя такой трубки...
     — Хорошо, — говорит старец, — иди, служивый, своей дорогой, будет у тебя такая трубка, но ты должен понять: если встретишь Кривду и не выправишь её, — трубка твоя никогда больше не раскурится.
     Только проговорил это старец, тут же исчез, как будто его и не было вовсе. Подивился солдат, что исчез старец таким удивительным образом, однако долго размышлять не стал: отчего да почему? А пошёл своей дорогой. Прошёл солдат немного и вдруг подумал: «Дай-ка я погляжу на трубку». Остановился он, сунул руку к себе в карман: так и есть, вот она, трубочка заветная… Только успел солдат вытащить трубку из своего кармана, а она уже раскурена...
     «Уже дымит! Вот тебе раз! – подивился служивый, — добрая вещь!..» Покурил он трубочку в своё удовольствие и снова сунул её к себе в карман, а она сама собою в момент погасла.
     Случилось в это время в тех местах такое событие в народе, что Правда не захотела далее мириться с бесчинствами Кривды, уличила её во всех злодеяниях и подала на неё в суд. Кривда обратилась за помощью к самому дьяволу. Дьявол выслушал опасения Кривды и успокоил её: «Не волнуйся, — говорит Сатана, — мы на суде так дело это искривим, что Правде самой хуже станет, так что от неё толь пух да перья полетят в разные стороны».
    Дьявол предложил Кривде своего личного адвоката. Суд состоялся при закрытых дверях. В суде адвокат Дьявола защищал Кривду с таким успехом что, несмотря на всё злодеяния Кривды, ей воздали хвалу, честь и славу, а у Правды конфисковали всё имущество. Прямо в здании суда
с Правды сорвали одежды, и все избранные присутствующие оплевали её с головы до ног. После этого, несчастную Правду прямо из зала суда направили на каторгу. Вдобавок ко всему, людей, сочувствующих Правде, столпившихся у здания суда, побили дубинками...
     Дьявол и Кривда были в великой радости. По этому случаю, они устроили такой шабаш, что земля ходуном ходила. На этом кагале присутствовал сам Сатана и, несмотря на свой преклонный возраст, отплясывал всю ночь такого «трепака», что вся нечистая сила чуть было, не помирала со смеху...
   Когда в тех местах проходил солдат, он увидел, что много людей находятся в великой скорби и в трауре. «Что случилось? – спросил у местных людей служивый, — почему вы плачете?» И люди рассказали ему всю эту историю о вопиющей несправедливости Кривды по отношению к Правде.
     — Э-ге-ге, — подумал солдат, — надо мне эту Кривду незамедлительно выправить, а не то, погаснет моя трубка. Отправился служивый туда, где нечистая сила всем кагалом шабаш справляла, спрятался он за корягой, а трубочку свою раскурил, да на сучке её приладил. Сам Сатана первый обратил внимание на раскуренную трубку: «Что это ещё за чертовщина такая здесь, в наших местах  охотиться вздумала? Пойду-ка, что ли, погляжу». Только Сатана занёс своё копыто через корягу, солдат изловчился да и накинул ему на хвост верёвочную петлю, намотал на сучок коряги и принялся крестить эту нечисть в самое рыло дубинкой – крест на крест… Пометался, пометался Сатана туда-сюда, чует, что дело тут выходит нешуточное: и хвост намертво удавлен и вся рожа расквашена – уж больно у служивого коряга в руки попалась тяжёлая да сучковатая, хоть караул кричи. Но самое-то страшное, что бьёт солдат не просто наотмашь, как в старину колдунов мутузили, а всё норовит крест-накрест припечатать. Так и пришлось Сатане упасть рылом в самую грязь и провалиться сквозь землю, только остался на сучке висеть его хвост с кисточкой...
     Поглядел служивый туда, где, шабашники пировали. Видит, что и они все, как один провалились сквозь землю, как будто их здесь и вовсе никогда не было. У них, у Сатанистов такое правило заведено: куда один, туда и все торопятся. Так туда им всем и дорога заказана.
     Осмотрел свою трубочку служивый – она ещё дымилась. «Выходит, что я Кривду хорошо выровнял, — подумал он, — и пошёл дальше своей дорогой...»   
                                       
                                             ЩУЧЬЕ САЛО

     Ехали два приятеля на телеге: один – рыжий, другой – чёрный. Ехали они долго и молчали: каждый думал о чём-то своём. Захотелось рыжему попутчику поговорить, да не знал о чём начать. Увидел он на берегу реки рыбака и решил заговорить о рыбалке.
     — Разве тут можно поймать хорошую рыбу? – начал рыжий свою беседу издалека, — вот, помниться, какую мне доводилось ловить рыбу. Поверишь ли ты мне или же нет: таких щук я вылавливал, бывало, что на пять пальцев одного только сала на ней было. Вот какую надо ловить рыбу. А теперь — это не ловля, а так – одно недоразумение...
     — Ой, полегче, полегче под гору, черногривая, — крикнул на свою кобылу черноволосый сосед, — мы скоро подъедем к тому месту, на котором отрываются у тебя подковы и всякий раз бьют лгунов прямо по голове...
     Рыжий сосед с опаской посмотрел на кобылу, намного помолчал, видимо о чём-то мучительно соображал, но вскоре заговорил снова.
     — Вот, приятель, — обратился он снова к черноволосому попутчику, — какие щуки-то на свете бывают! Правду сказать, на пять пальцев сала у них почти никогда не было, но на три пальца, пожалуй, что и было наверняка… А что, приятель, скоро ли будет то место, где у твоей кобылы подковы отрываются?
     — Да вот уж неподалёку...
     — Знаешь что, друг, — сказал рыжий, — положив свою руку на плечо чёрноволосому попутчику, — если сказать тебе по совести, то в моих щуках ни капли жиру-то не было, сам знаешь, какое может быть у щук сало, она, ведь не сможет тогда, как ей положено по природе, карасей ловить. Но вот зубы у щук острые, это точно!.. Так, где же то место, где подковы-то у кобылы отрываются? – снова спросил рыжий попутчик...
     — Это место растопилось точно так же, как твоё щучье сало, — ответил черноволосый ямщик.


                          ЧТО ПОТОПАЕШЬ, ТО И ПОЛОПАЕШЬ    
     Молодой волчонок спросил у старого матёрого волка: «Почему люди говорят, что волка ноги кормят?»
     — Подрастешь, сам узнаешь, — ответил волк.
    Наконец наступил такой день, когда старый волк взял на промысел своего молодого волчонка. Далеко им пришлось идти, пока они добрались до стада, и волк, строго предупредил своего волчонка: от меня не отставай ни на шаг. Подкравшись к стаду с подветренной стороны, он с быстротою молнии подлетел к молодому ягнёнку, в одно мгновенье зарезал его, и ловко вскинув жертву себе на спину, бросился к лесу. Молодой волчонок едва поспевал за ним. Вскоре они услышали сзади невероятный шум, стрельбу и собачий лай. Через некоторое время старый волк переложил свою ношу на спину молодому волчонку; тут-то и почувствовал волчонок, что бежать так быстро он уже не может, а сзади уже недалеко слышалось, как за ним гнались собаки и вот они уже совсем близко-близко, слышалось их частое дыхание, и чувствовался нестерпимый запах псины… Сердце волчонка готово было вырваться из груди, срывалось дыхание, темнело в глазах и неприятно закладывало уши...
     В критическую минуту старый волк ловко перекинул ягнёнка на свою спину и тут волчонок почувствовал, будто у него за спиной выросли крылья, казалось, что он не успевает даже отталкиваться ногами от земли… А вот уже и лес-спаситель...
     Переведя дух, после первого испытания погоней, и немного подкрепившись сладким мясом молодого ягнёнка, волчонок произнёс с облегчением: «Теперь-то я знаю, почему волка ноги кормят...»
     — Почему же? – поинтересовался заматерелый волк.
     — А потому, наверное: что потопаешь, то и полопаешь.
     Волк похвалил своего волчонка, лизнув своим шершавым языком у него за ухом.
    
                  РАССКАЗ ВОСКРЕСШЕЙ ЖЕНЩИНЫ

     Плохо мне стало, совсем худо. Одного глотка воздуха дыхнуть и на то не стало сил хватать. Где-то дохну; да и то не на всю грудь, а то стал вдох поперёк груди: ни туда, ни сюда. В глазах потемнело: ни губами, ни пальцами не могу пошевелить, ни бровью повести, чую: вот уж и сердце похолонуло и не бьётся. Просто лежу, вовсе не дышу. «Вот она, какая смерть-то бывает, — подумалось мне, — и всё… и умерла!..»
     И вот лежу я и думаю себе (на думу-то ещё сил моих хватало): «Где же это я – на том или на этом свете?..» Слышу: люди забегали, загалдели, запричитали, а я лежу, как каменная. Вот уже мне и руки на груди складывают, и обмывать собираются, — что же это, и вправду, неужто так люди умирают?!
     И вдруг, будто что-то оторвалось во мне: словно камень от сердца отвалился, и стала я подниматься, и вырвался вдох из уст моих, и ожило сердце, и очи отворились, и наступила перемена в состоянии души, что было, постыло, то стало мило...

                                            БУКВАРЬ

     Цыганская многочисленная семья намытарилась за день в скитаниях в поисках хлеба насущного и под вечер расположилась на ужин под раскидистым деревом в городском сквере. Огни большого города заливали неоновым светом этот маленький табор, вырывая из вечернего полумрака живые четкие силуэты его обитателей. У каждого из них была посильная ноша: у детей, умеющих ходить, за спиной были привязаны дети, которые ходить, ещё не научились. Мать семейства несла два огромных узла наперевес через плечо, которые свисали почти до самой земли. Только у отца семейства ничего не было в руках никакой ноши, он чувствовал себя  цыганским бароном: сильным, спокойным, уверенным...
     Когда семейство цыгана село в кружок, отец разломил на всех несколько больших караваев хлеба, достал из глубин своего кармана кусок сала, завёрнутый в лоскут, аккуратно извлекая его из тряпицы, подобно тому, как богатый еврей достаёт большой семейный алмаз из шкатулки. Цыган привязал кусок сала за ниточку к ветке дерева и произнёс такие слова: «Сегодня, Романе, на ужин будет хлеб с салом вприглядку».
     Цыганята принялись наперегонки уплетать хлеб вприглядку с салом с таким завидным аппетитом, какой дай Бог иметь всякому смертному человеку. Цыган остался доволен, что семья быстро насытилась. После трапезы отец семейства снова завернул кусок сала в тряпицу, в которую по всей вероятности, заворачивали сало его далёкие предки, и аккуратно положил содержимое в карман брюк, запуская свою руку в свой карман, чуть ли не по самое плечо. Затем он потрепал своего младшего сына по кудрям и с удовольствием сказал: «Молодец, Рома, скоро я куплю тебе самую научную книгу – букварь с нарядными картинками». И тут нашла на старого цыгана стихия мечтаний: «Эх, Романе, скоро мы с вами крепко заживём, так мы заживём с вами, Романе, что лучше-то, и жить не надо!.. Вот уж скоро ожеребится наша кобыла, мы жеребёнка продавать не станем, оставим его себе, а кобылу Красавку продадим. Все в хромовых сапогах ходить станем! Дочкам богатые нарядные монисто куплю! Матери вашей подарим красивую шаль...»
     Младший цыганёнок не удержался от соблазна заявить всем о своей заветной мечте: прокатиться на молодом жеребёнке. Он быстро вскочил на ноги и начал изображать, как будет скакать на нём по степи: «Сяду на него верхом вот так! Поскачу на нём во весь опор вот так!..»
     Отец взял ремень и опоясал младшего цыганёнка вдоль спины. Потом усадил его рядом с собой и строго сказал: «На жеребёнке верхом скакать не положено, спину ему и себе поломаешь, понял!» Цыганёнок утвердительно покачал головой в знак согласия, почёсывая свою спину, только что опоясанную широким отцовским ремнём. Теперь он твёрдо знал, что верхом кататься можно только на объезженной лошади... 
     Когда всё большое семейство цыгана улеглось на ночлег, младший цыганёнок долго мечтательно смотрел на звёзды и думал: «В большом городе звёзд в небе над головой меньше, чем в степи, они очень высокие и не такие яркие. Вот в степи или в лесу – другое дело. Там звёзды висят низко над головой и светят ярко, так что, кажется, стоит только протянуть руку и можно их потрогать...» Представилось цыганёнку Роме, как отец купит ему самую научную книгу – букварь. Отец у меня такой, что уж если скажет слово, то слово его вернее всякой печати. Рома ещё раз почесал свою спину опоясанную отцовским ремнём. – Отец, конечно прав, — подумал он, — маленькому жеребёнку очень даже легко спину поломать, вот когда он вырастит, тогда уж совсем другое дело, тогда смело можно будет скакать на нём верхом. И приснился цыганёнку букварь с красивыми картинками, где были нарисованы яркие звёзды, которые он трогал своей худенькой рукой, а другой своей свободной рукой вёл он по степным просторам под уздцы доброго объезженного коня...

                                           КРАСНАЯ ТЕЛЕГА

     У отца с матерью была большая, дружная семья. Все сыновья были у них трудолюбивые, если не считать приёмного младшего сына Ефимушку, хитроумного и ленивого. Братья недолюбливали его, и называли между собой христопродавцем.
     Братья в поле работают, а Ефимушка знать ничего не хочет, знай себе — прохлаждается: то его в поясницу прострелило, то в животе у него урчит или голова раскалывается. А если за какое дело примется, так хоть руки у него за такую работу оторвать и выбросить – не жалко.
     Осенью братья собрали хороший урожай пшеницы: что на посев оставили, что – на еду, а остальное решили продать. Запрягли лошадь, положили в телегу мешки с пшеницей и отправили Ефимушку на базар.
      К вечеру вернулся Ефимушка с базара, а братья его и спрашивают: «Продал пшеницу?»
     — Всё продал, — ответил Ефимушка, — и пшеницу, и кобылу, и телегу...
     — Зачем же ты телегу и кобылу продал, — удивился Отец, — что же мы теперь делать станем?
     — Не волнуйся, отец, — успокоил Ефимушка, — я всё это выгодно продал, а когда наступит весна, мы выгодно купим кобылу и телегу.
     — Как же ты с базара домой добрался? Дорога-то дальняя...
     — Меня сосед подвёз на красной телеге...
     — Ну что ж с тобой можно поделать, — пожал плечами отец, — я пока что ничего не понял, потом разберусь, а сейчас давай деньги, которые ты выручил от продажи хлеба, лошади и телеги… И к великому удивлению всего семейства, Ефимушка развёл только руками: «Все вырученные деньги я отдал соседу за то, что он подвёз меня до дома на своей красной телеге...»
     По просьбе отца, все братья вышли, оставили его с Ефимушкой наедине. О чем они беседовали? – об этом братьям ничего неизвестно, но с этого дня отец часто стал ездить с Ефимушкой в город на красной соседской телеге и, возвращаясь поздно ночью, были оба изрядно навеселе.
     — Да что же это такое происходит в нашем доме? – жаловались братья своей матери, — этот Ефимушка пустил нас по миру, а отец ему во всём потакает...
     — Дети мои, — взмолилась мать, — прошу вас: не спрашивайте меня об этом, а тем более не спрашивайте этого у своего отца родного и у Ефимушки. Это теперь стало небезопасно для вас...
     — Почесали братья свои затылки, подтянули потуже свои ремни и решили: чему быть, того не миновать... 
       
                                                   КОМПАС

     Вертолёт с геологической экспедицией приземлился в тундре, неподалёку от чума, в котором жила семья чукчи. Хозяин чума Ананга предложил гостям ночлег: «Заночуете у меня, очень хорошо. У меня ни комар, ни мошка – не летай!.. У меня в чуме костёр жарко горит, дымом в дирку идёт. Комар и мошка – улетай!.. Мы оленятину кушать будем, говорить допоздна будем...
     После ужина и долгих разговоров геологи улеглись спать. Неожиданно, среди ночи, к руководителю экспедиции Николаю Монину тихо приблизился хозяин чума и, низко склонившись над ним, прошептал ему на самое ухо: «Уже спишь, или нет?»
     — Нет ещё, — так же тихо на ухо чукче прошептал Монин.
     — Моя видит, что твоя, шибко разумной была. Мало-мало ошибку не давала, когда к нам, в тундру прилетала… Хочу спросить совета: у меня три сына уже большие, но ума у них ещё мало. Один из них, взял у меня ружьё и патроны. Хорошее у меня ружьё было. А теперь не стало. Что я стану делать без ружья в тундре? Очень плохо. Чукча не может без ружья быть… Я точно знаю какой сын взял моё ружьё и припрятал в тундре, но как мне это доказать ему можно? Не можешь ли что придумать что-нибудь, а? Пусть он вернёт мне моё ружьё. Оно не доведёт его до добра. Мал он ещё. Ружьё – не игрушка. Беда может прийти в наше жилище. Ананга волнуется; помогай, выручай!..
     — Хорошо, хорошо, — ответил Монин, — ложись спать, а утром мы что-нибудь придумаем...
     _ Знай, однако, — в заключении сказал Ананга, — ружьё моё взял мой младший сын Бурдан, у него шрам во весь лоб...
     — Наутро Монин объяснил собравшимся четырём сыновьям Ананги, что у него есть волшебная указка, вот она и укажет без ошибки на того, кто взял отцовское ружьё. После этих слов, он усадил братьев за стол, при этом Бурдана усадил на северной стороне стола. Достал из своего кармана компас и произнёс такие слова заклинания: «Синус, косинус, — помогай!.. Гипотенуза и катет, — выручай! Биссектриса и медиан